По России 

Земля вепсская неведома
О современных вепсах - народе, живущем в Ленинградской, Вологодской областях и в Карелии

У города Лодейное Поле, что на реке Свирь, Мурманское шоссе взлетает на мост и уносит транспортный поток к северу. Перед мостом поворот на трассу Лодейное Поле-Вытегра. Проезжаем сотню километров по битому асфальту. За Подпорожьем, самым дальним райцентром Ленинградской области, наша дорога ответвляется от основной трассы направо, петляя среди бесконечного леса. Вскоре асфальт заканчивается, сменяясь изрядно разбитой лесовозами грунтовкой. Мы - этнографическая экспедиция Кунсткамеры - постепенно углубляемся в страну незнаемую, загадочную Вепсалию.

Автобус ковыляет по ухабам медленно и долго. Кругом все лес и лес, сквозь его гущу иногда блеснет озеро. Наконец мелколиственный зеленый занавес расступается, слева открывается пространство поймы; внизу меж высоких берегов струится река - Оять. Она разрезает окружающую лесистую равнину так глубоко, что местами пойма превращается в настоящий каньон. Очередной поворот дороги - и мы въезжаем в старинное село Винницы, расположенное вдоль берега Ояти на одной из самых живописных излучин.

Когда здесь возникло поселение, доподлинно неизвестно; по всему судя - во времена незапамятные. Название села - из вепсского языка, по-русски в разные времена оно писалось различно: Выдлицы, Винглицы, Винницы... Первое упоминание - в приписке к уставной грамоте новгородского князя Святослава Ольговича. Сама грамота датируется 1137 годом, а приписка, видимо, сделана в XIII столетии. Здесь село названо «Вьюницы» и указана сумма платежей, взимаемых с него: три гривны в год - втрое больше, чем с рядовых деревень Обонежской пятины. Видимо, село было большое, богатое. О старине напоминает погост, от которого сохранилось несколько деревянных построек XVII-XIX веков, сильно искаженных переделками советского времени. Две церкви, навершия и главки коих давно утрачены, дом привратника... На их темном фоне как будто бы светится новенькая, из свежих бревен срубленная церковка.

Среди стандартных новых домов села попадаются старинные, потемневшие от времени избы на высоком подклете, в пять окон, с непременным декоративным балкончиком под коньком. Дымок там и сям поднимается из труб: суббота, топят бани. Завтра вепсский праздник под названием «Древо жизни». День, когда представители этой стоящей на грани исчезновения древней народности собираются, чтобы напомнить миру о своем существовании.

Terra incognita

Кто такие вепсы? Еще лет сто назад их земли и сама народность лежали большим белым пятном на этнографической карте Европейской России. В многотомном издании «Россия. Полное географическое описание нашего отечества» (т. 3. СПб., 1900. С. 106) о вепсах говорится следующее:

«С водью соседила весь, границами обитания которой были: на западе - южное побережье Ладожского озера и река Волхов, (...) на севере весь граничила с финскими племенами, известными у новгородцев под общим именем заволоцкой чуди. (...) Весь была торговым народом, она принимала деятельное участие в торговле Востока с Западом (на пути из варяг в греки. - А. И.-Г.). На это указывают находки монет VII-XI веков на территории веси и многочисленные свидетельства арабских писателей. (...) В летописи весь упоминается в перечне племен, плативших дань варягам, а также в союзе племен, призвавших варяжских князей. Племя это было отодвинуто славянами к востоку от Ладожского озера. Остатками веси некоторые считают вепсов, живущих ныне в количестве 25000 человек в Лодейнопольском уезде Олонецкой губернии и в Тихвинском и Белозерском уездах Новгородской. Есть основание, однако, предполагать, что вепсы представляют собой смешение финских племен; всего ближе они, по-видимому, к племени еми. Это доказывается, например, сходством языка вепсов (особенно приоятьских деревень) с языком тавастов, или той же еми. У русских вепсы известны под именем чуди, чухарей, кайванов».

Тавасты, емь - народности, вошедшие в состав современного финского этноса. Еще сообщается об особенностях приоятьского говора (умеренное «цоканье» и произношение «о» почти как «у») и о том, что местные жители - хорошие гончары. Скота держат мало за неимением мест для выпаса, ловят рыбу, которой богаты здешние реки и озера, из нее пекут пироги-рыбники. А деньги зарабатывают в основном валкой и переработкой леса.

В летописях весь, действительно, упоминается в связи с легендой о призвании варягов. «Повесть временных лет», созданная в конце XI - начале XII века, сообщает под 859 и 862 годами, что весь вместе с ильменскими словенами платила дань варягам, а обитала в окрестностях Белого озера, коим вначале овладел варяжский князь Синеус, а затем его брат Рюрик. Чуть позже, под 882 годом, «Повесть...» утверждает, что в войске князя Олега во время его похода на Смоленск и Киев, наряду с варягами и представителями разных славянских и неславянских племен, были воины из племени весь. Есть и другие упоминания веси в ранних русских летописях. В XII веке этноним «весь» исчезает из летописных источников, сменяясь термином «чудь», имевшим, по-видимому, более широкое значение. Это название (в обиходной форме - «чухна», «чухарь») сохранилось до XX века; оно распространялось на несколько народностей, близких по языку и культуре: эстонцев, ижорцев, вепсов. По данным исследований 1920-х годов, большинство жителей южно-вепсских деревень называли себя чухарями; севернее, на Свири и Ояти, господствовало самоназвание «людики», такое же, как у части южных карелов. Общепринятым этноним «вепсы» сделался только в 1930-х годах, когда была разработана вепсская письменность и строились планы создания национальной автономии. Примерно тогда же началось систематическое изучение языка, культуры, быта и исторического прошлого вепсов. К этому времени всех чухарей-людиков-вепсов насчитывалось 25-30 тысяч. Обитали они в глухих деревнях, в лесных дебрях, в стороне от дорог. Только там сохранились вепсская речь, традиционная культура и образ жизни.

Впервые об этом народе я узнал из рассказов крестной. В 1920-х годах она окончила медицинский институт и была направлена на работу в Винницкую волость. За два года исходила пешком и изъездила на телеге ближние и дальние окрестности и много интересного могла поведать о жизни этого затерянного мира: ведь работа сельского врача позволяет заглянуть в самые глубины народного быта и психологии. Главной трудностью в работе оказалась языковая проблема. Мужики большей частью по-русски худо-бедно говорили - кто-то служил в армии, кто-то ходил на заработки. Бабы и ребятишки русского вовсе не знали; между тем с ними- то преимущественно и приходилось общаться сельскому врачу. Детские болезни, бич тогдашней деревни, и болезни женские, вызванные постоянными родами, отсутствием бытовой гигиены, бедностью, а главное, непосильным трудом, - вот с чем приходилось бороться двадцатишестилетней выпускнице ГИМЗа. Ну и мужики обращались в сельскую амбулаторию: тут более всего хлопот врачу доставляли травмы, полученные в пьяных драках.

А еще рассказывала крестная о здешних песнях на неведомом языке, о молодежных гулянках, о народных местных праздниках... И вот теперь я иду по дороге вдоль берега Ояти, по которой 80 лет назад ходила молоденькая докторша. Иду на вепсский праздник. Действо вот-вот должно начаться.

На солнечной поляночке

С утра на главной улице Винниц наблюдается заметное оживление. Едут машины, грузовики, автобусы, спешат люди - поодиночке и группами. Все это движется в одном направлении, туда, где у юго-восточного края села, за ручьем, между дорогой и берегом Ояти открывается широкая поляна. На поляне над самой рекой - холм, по-видимому, искусственного происхождения, напоминающий курган. На холме - шест с прибитыми к нему планками и кругами, украшенный разноцветными лентами: «Древо жизни». В сторонке - деревянные резные качели, на которых лихо раскачивается молодежь в ярко вышитых рубахах и сарафанах.

По краю поляны расставлены деревянные лавки, столы, а на них в лучах утреннего солнца пестрят всеми цветами радуги всевозможные изделия вепсских мастеров и мастериц. Лоскутные ковры и коврики, игрушки деревянные, тряпичные и глиняные, посуда - крашеная и некрашеная, берестяные коробочки, туески, лапти, шапки, браслеты. Тут же работают ткачи, вязальщицы, резчики по дереву, берестянщики. Одеты - кто в традиционные вышитые рубахи и сарафаны, кто по-современному, но праздничны - все.

Можно и самому под присмотром мастера попробовать что-нибудь сплести, связать, вырезать. А можно подойти к столику, где дымится уха или греются на солнце курники, калитки, сканцы и прочие выпечные прелести здешней кухни. Можно все это «залить» баночным пивом «Хольстен» или «прижать» водочкой. Но лучше отведать старинного местного напитка, именуемого «олуть» (что-то среднее между брагой и домашним пивом). Правда, тут, на поляне, олуть продает только один хозяин. Говорит, что специально ради праздника поставил. Просто для себя уже не делает. Уходят традиции. Легче в магазине пиво купить.

Рядом на нескольких столиках выложена религиозная литература, отпечатанная в Финляндии, в том числе солидные книги в твердых коричневых переплетах, на которых золотыми буквами вытеснено: «Uz’zavet» - Узь Завет, Новый Завет.

Посередине поляны - эстрада. Перед ней небольшим полукругом расставлены стулья. На эстраде сменяют друг друга фольклорные ансамбли из разных деревень, певцы, певицы, поэты. Вдруг - знамение времени: девушка из Петрозаводска поет битловскую «Yesterday» - по-вепсски! Следом народный поэт читает по-вепсски же стихи. Бабушки из деревни Курба в пестрых сарафанах исполняют развеселые песни. Дальше выходят петь и плясать местные цыгане...

Прибыл губернатор Ленобласти. Проследовал в сопровождении свиты вдоль столов, устроился перед эстрадой, послушал, поулыбался, потом тихо и незаметно исчез. После этого праздник перешел в неформальную стадию, постепенно распадаясь на отдельные веселые пикники. Вот тут-то и нашли мы тех самых бабушек из деревни Курба. После выступления они «расслаблялись» за столиком на краю поляны. Расшитые праздничные сарафаны уже сменили на обычную одежду, только пестрые шапочки остались. Выпивали, закусывали всяческими домашними закусками - и все продолжали петь. Да так, что пройти мимо оказалось невозможно. Угостили, песнями и частушками попотчевали, да еще и поблагодарили: «Спасибо вам, что нашим столом не побрезговали». Пригласили к себе в деревню.

К этим чудным бабкам в деревню Курба мы отправимся, как только будет попутка. Автобусы туда не ходят, а пешком далековато: километров тридцать.

Малое в большом и большое в малом

Главный вопрос, который неизбежно возникает здесь по крайней мере перед человеком приезжим: кто русский, а кто вепс? Ни по каким внешним признакам провести различие невозможно. Вепсы по большей части светловолосые, но встречаются и темные шатены. Сероглазые, но попадаются и с карими глазами. Невысокие, но бывают и здоровенные детины. Мужчины чаще худощавые, даже щупловатые; женщины кряжистые... Однако предостаточно и миниатюрных. В общем, ничего определенного. У русских обитателей Ленинградской, Новгородской, Вологодской областей или Карелии тот же расплывчатый набор признаков.

Что касается языка... Еще лет 50-100 назад в вепсских деревнях разговаривали только по-вепсски, а женщины и дети не знали русского. Сейчас русский - второй, а зачастую и первый родной язык для подавляющего большинства вепсов. Редко встретишь старика или старуху, в русской речи которых слышен вепсский акцент. Есть, конечно, особенности произношения, но не более заметные, чем у русских селян Вологодской, Ярославской или Костромской областей. К тому же вепсский язык знают далеко не все вепсы. Молодежь, особенно та, которая учится в Питере или Петрозаводске, вообще языком предков не владеет, а если и владеет, то не как родным, а уже выученным. И все же большинство вепсов, даже перебравшись в город, продолжают помнить, кто они. Вот Ольга Геннадьевна Спиркова, активистка Вепсского центра, говорит по-вепсски, причем с дошкольного детства. А ее брат живет в Питере и на родном языке - ни бельмеса. Но он - вепс, в чем не сомневаются ни окружающие, ни он сам. Наша питерская знакомая аспирантка Катя вепсский пытается изучить (что-то помнит с детства). Ее отец владеет обоими языками одинаково. А бабушка свободнее говорит по-вепсски, постоянно переходя в беседе с одного языка на другой.

Происхождение от вепсского рода-племени - тоже существенный, но далеко не абсолютный критерий. Стопроцентных вепсов не существует в природе. Смешение кровей шло в этой глубинке по крайней мере с тех пор, как вепсы приняли православие, то есть лет эдак с тысячу. Но, конечно, в XX веке генетический дрейф ускорился. Деревенские устремились в город, а городских стали присылать на работу в деревню. Почти каждый современный вепс без труда найдет среди своих ближайших предков русских, карелов, а то еще какой-нибудь более экзотический компонент - например, цыган. И при этом народ не «расточился» в столь многоликом разнообразии, а, пожалуй, только яснее стал сознавать свою особость. Опять-таки, пример - Катя: ее отец вепс, мать - архангелогородка, сама же она по преимуществу ощущает себя вепсянкой.

Правда, Катя выросла в этих краях. Однако место рождения и место жительства тоже не окончательный критерий для определения того, кто вепс, кто не вепс. Здесь с давних пор обитает множество русских, но от этого они не становятся вепсами. Бывают обратные ситуации: так, в Винницах живет вепсянка, родившаяся и выросшая в Таджикистане и лишь недавно реэмигрировавшая на «историческую родину».

Остается еще один критерий: вепс - тот, кто чувствует себя таковым. Однако самоощущение, и уж тем более самоназывание зависит от внешних и преходящих факторов. Например, от того, выгодно ли, престижно ли при данном политическом «раскладе» быть представителем малого народа. Ольга Геннадьевна Спиркова (и не она одна) вспоминает, что во времена ее детства быть вепсом считалось зазорным. Ее за это дразнили в школе. Сейчас ситуация скорее обратная. Принадлежностью к малому народу гордятся. На вепсов появилась своеобразная мода, ими интересуются в Петрозаводске, в Питере, в Финляндии. Появилась и прямая выгода быть вепсом: к примеру, в Российский государственный педагогический университет имени Герцена в Петербурге вепсским юношам и девушкам поступить легче, чем русским: работает целевая программа по их приему и обучению.

Надо сказать, что государственная политика в отношении вепсов за истекшее столетие неоднократно менялась. Царская власть на них внимания не обращала. Советская поначалу стимулировала вепсское самоопределение, организовав Винницкий район как национально-культурное образование. Потом, в конце 1930-х - 1940-х годах, особенно после советско-финской войны, ситуация резко изменилась (конечно же, вепсы никоим образом не были повинны в неудачах Красной армии, но, как говорится, попали под раздачу). Национальность «вепс» как бы исчезла. В послевоенные годы вплоть до перестройки вепсов нередко записывали русскими и в школе вепсский язык не преподавали. Сейчас национально-культурное возрождение вепсов вновь стимулируется властями - с участием (далеко не бескорыстным!) финских общественных и религиозных организаций. В результате кое-кто из тех, кто уже давно забыл о своем вепсском происхождении, в последние годы счел разумным вспомнить о нем. Кем их следует считать?

Надежных критериев различения вепсов и русских просто нет. Этническая ситуация, сложившаяся в этих краях, уникальна. Русские и вепсы без малого тысячу лет существуют бок о бок в одних и тех же условиях на одной и той же земле, в стороне от торных дорог (говоря по-научному, в пределах одного изолированного биогеохора), ведут одинаковый образ жизни, одинаковое хозяйство, исповедуют одну и ту же религию - православие. (Из вепсов вышли многие подвижники благочестия земли Русской. Назовем здесь хотя бы почитаемого во всем православном мире преподобного Александра Свирского и преподобного Иону Яшезерского, день памяти которого - 5 октября - уже стал национальным праздником вепсского народа. - Ред.) Образуют смешанные браки. В результате получилось: большой народ включил в себя малый, а малый на данной ограниченной территории включил в себя большой.

Калитки

Итак, составить национальный портрет вепсов (в отличие от русских) затруднительно, а вот почувствовать этнокультурный колорит очень даже можно. Здесь сохранились весьма древние обычаи, которые отличаются от обычаев и обрядов в русских деревнях, хотя в чем-то и перекликаются с ними. До сих пор существует обряд принятия в дом новорожденного ребенка. Когда младенца приносят из роддома, его кладут на порог избы, все члены семьи через него перешагивают, а потом берут уголек из печки и рисуют им крестики на ручках, ножках, лобике. Что тут характерно? Во-первых, очевидно, что в прежние времена вепсские женщины уходили рожать в какое-то специально отведенное место, по-видимому, считавшееся ритуально нечистым. После этого дитя следовало очистить углем (символом огня и очага), прежде чем оно вступит в мир. Во-вторых, бросается в глаза сходство с православным обрядом миропомазания.

Между тем Катя повезла нас к своей бабушке Клавдии Емельяновне в Немжу - деревню, что в десяти километрах от Винниц. Из экспедиционного дневника:

«Клавдия Емельяновна внешне совершенно не соответствует представлениям о типичной вепсской женщине: узкокостная, узколицая, нос чуть крючком, глаза карие, волосы темные. Но говорит по-вепсски лучше, чем по-русски. По-русски с акцентом, прислушиваясь к коему можно понять, где северо-русское диалектное «оканье» смыкается с эстонско-финским сердитым придыханием и удвоением глухих гласных. Русские и вепсские корни и флексии постоянно смешиваются в ее речи. Например, «некехта» - неохота (от вепсского «кехт» - хочу). Лет ей около семидесяти. Ее движения, особенно по хозяйству, поразительно точны: ни единого лишнего шага или жеста.

Дом стоит на высоком крутом берегу Ояти. Вся деревня развернута лицом к реке, а к дороге задами - северная особенность. Дом большой, просторный, на высоком подклете; хлев, сеновал и сарай объединены с жилой частью под общей крышей. В доме все добротно, аккуратно и очень чисто, всюду настланы пестрые половички. Центр всего - большая, на две комнаты, печь с лежанкой. Пять окон по фасаду (это тоже традиция), вид из них чудный - на сверкающий изгиб Ояти, на свежую зелень бесконечных лесов за дальним берегом».

Еще одно характерное для этих мест сочетание: дом вепсский, а печь - русская. В этой печи Клавдия Емельяновна ради нас затеяла печь калитки - «к?литкат» (в вепсском языке ударение стремится стать на первый слог, причем один и тот же носитель языка по-русски будет произносить, например, «О?ять», а переходя на вепсский - «?ять»). Калитки - нечто вроде ватрушек, или конвертиков из ржаной муки с разнообразной начинкой: картофель со сметаной, творог с гречей, пшеничка с маслом... В вепсской кухне очень мало используется мясо, в основном - мука, крупы, картофель, молочные продукты и рыба. Приготовление калиток или сканцев (штучек, похожих на калитки, только сладких) - дело долгое. Пока Клавдия Емельяновна с Катей растапливали печь, замешивали и раскатывали тесто, готовили начинку, мы разглядывали домашнюю утварь. Деревянная лопата - «лабад» - для сажания противня в печь, мутовка из сосновой ветки для взбивания масла - «хэркмет». Все такое же, как тысячу лет назад.

Самый впечатляющий момент - посадка калиток в печь. Угли к этому времени должны прогореть. На них все печется очень быстро. Клавдия Емельяновна извлекает подрумянившихся красавиц, ставит перед нами. На столе уже - домашнее вино из черноплодки с вишневым листом и уха из форели и лосося: рыбой этой до сих пор еще обильны здешние реки и озера. Первый тост - за вепсскую землю и воду.

Курбинские певуньи

Наконец мы едем в Курбу, к тем самым бабкам-песенницам, с которыми познакомились на празднике. Добраться туда непросто. Грунтовка Винницы-Немжа-Озера-Курба и дальше на Ладву - проложена недавно. Раньше, говорят, от Озер тянулась дорога совсем плохая, не во всякое время проезжая. При советской власти в Курбу летал рейсовый вертолет.

В Курбе быстро отыскали бабу Тасю - Таисию Фроловну. Их было четыре сестры, все певуньи: Тася, Зина, Люба и Роза. Младшая, Роза, умерла. Еще в компании - баба Аня, Анна Ивановна, по прозвищу Петиха, и баба Оля. Небольшой, но звонкоголосый вокальный ансамбль. Пока баба Тася скликала подруг, как-то потихоньку стол образовался. Огурчики маринованные, рыжики соленые, капуста квашеная, непременные калитки с разными начинками; посреди всего этого - огромная сковорода, а на ней - залитая яйцом домашняя тушенка.

Из экспедиционного дневника: «Стали выпивать, закусывать, разговоры разговаривать. И так постепенно начался полет, который невозможно описать, а надо смотреть и слушать. Бабки запели. Мы записывали их на видео больше пяти часов почти без остановок.

Поют они всё - от комсомольских песен до совершенно нецензурных припевок, по-русски и по-вепсски, но гвоздь их репертуара - озорные частушки, как это у них называется - «частушки с картинкам»:


Меня милый не целует,
Говорит, что тонка.
Скажи, милый, как ласкает
Девка-пятитонка?


Цитировать дальше, право, нет возможности, хотя поется все это с искренним, удивительно молодым задором. А ведь бабкам лет по семьдесят.

Баба Тася - широкое лицо, озорные глаза, лидерские повадки: видно, что заводила по жизни. Голос сильный.

Баба Люба - куда более тихая, округлая, неброская. В хоре обычно подпевает, но тексты песен знает лучше других. Ее частушки «с картинкам» грубоваты, но она их поет тогда, когда все подвыпили, обо всем поговорили и надо чем-то подогреть обстановку.

Баба Аня - Петиха. Наиболее яркая по-человечески и в пении. Очень сильный голос. В ее исполнении частушки, даже самые неприличные, всегда к месту и, я бы сказал, художественны. Судя по всему, у нее репутация женщины заводной и малость разгульной. В ее глазах виден ум, происходящий не от образованности или начитанности, а от силы личности. Обладает несомненным даром слова. Ее рассказ о жизни - длинный, трагический - слушается на одном дыхании. В моменты эмоциональных всплесков заметно проявляется вепсский акцент. Вот фрагменты этого рассказа, записанного 22 июня 2007 года: «У меня ребята были маленькие, два с половиной года разница. Дочка с сыном были. Я их оставляла, а сама в лес иду: надо было деньги зарабатывать тоже. Надо было питаться. Он (муж. - А. И.-Г.) что получал, то пропивал. Я сколько успею - продуктов накуплю, остальное все пропивал. Вот такая моя жизнь была. Не очень красивая моя жизнь была. А вот сюда переехали - ну, я сказала: «Все, теперь, -говорю, - сорочинская (? - А. И.-Г.) жизнь сменится у меня. Если, - говорю, - ты руками ко мне полезешь - значит, я позвоню по телефону сразу». Вот такой вопрос я ему поставила. Ну, тут он меня не бил. Два года тут жили. Но пить - пил.

(...) Сидит на крылечке пьяный. А я, в общем, не ругалась никогда, даже не смела плохое слово сказать. Я говорю: «Ой-ой, Петя, Петя, ты сказал - не буду пить, а опять пьяный». Я пока на двор ходила, он в это время в магазин пошел. Вот, денег уже не было, вот, кто дал? Тогда было два пятьдесят бутылка. Дали ему деньги. Я со двора иду, а он опять уже эта, с бутылкой. Тут я, знаешь чего, тут я стала, знаешь, такая... Говорю: «Иди куда хочешь, больше я домой тебя не пущу. Все, больше жить с тобой я не могу». Я только так его по плечу, говорю: «Ну, Петр Васильич, вспомни, кто жена у тебя была». Вот, век не забуду. «Вспомни, можно было с этой женой жить?»

(...) Прибегает подруга. «Нюра, - говорит, - Петя домой пошел и закрылся». А я... Видишь, был уже такой случай у него, он хотел сам себя расстрелить, но попал в сына... Ох, эта, тяжело вспоминать мне... Я побежала, говорю: «Коля, Алеша, давайте, бежите за мной сразу». Но они не пришли, они пьяные были. А мы пришли с подругой. И еще одна женщина была, ты не знаешь ее. И не слышали - в это время трактор проехал - выстрела не слышали. Ну, потом мы разговор так вели. Я доченьке говорю: «Ты посмотри с окна». Она в окно посмотрела, говорит: «А не видно, мама, папы». Ну, не видно дак, постояли еще. Стала домой подниматься [по крыльцу]. (...) А он уже готовый. Живой еще. Плохим голосом кричит. Ну, тут я дернула дверь, дверь открыла, а он лежит на полу, не мертвый, живой еще. Голову поднял: «Нюра, Нюра, - говорит, - иди, погляди, что у меня здесь». Голову поднял... Ну, я через него - даже сейчас помню - шагнула. (...) Ну, он дак: «Нюра, Нюра, прости меня, я, - говорит, - поправлюсь». Вот эти слова я помню евонные. А у него уже, видишь... Вот так поднял голову, так у него расстрел был сюда (показывает под правую челюсть, потом щеку и глаз).

И дор?огой-то он захотел пить. Ну, остановились... а пить-то ничего не взяли. Я говорю: «Петя, да ничего пить-то нету». Говорю: «Хочешь, со рта моего будешь пить?» - «Буду». Я вышла с машины, в канаве взяла воды, его рот (...) целый поила водой, вымазала лицо кровью. Верите, сама... глаза вот... слезы капнут, ну... Так терпела. Второй рот поила, третий рот еще... И уже все. Раз глотнул - и уже больше не взял. Дор?огой еще: «Прости, Нюра, меня, прости». Два раза он меня прощения просил».

Закончился рассказ, выпили, помолчали. А потом снова петь начали. И Анна Ивановна пела - звонко, молодо, с блеском в глазах: впору плясать идти.

Проводил милый до дому,
Сел на изгородочку.
Я пошла, он любовался
На мою походочку.

Гармонист, гармонист,
Не гляди глазами вниз,
Гляди прямо на меня:
Целовать буду тебя!»


Что было, что будет...

Судьба вепсского народа - трудная судьба. Что-то в ней есть общее с рассказом Петихи, подобных которому в здешних деревнях услышишь множество. Сама природа этих мест не очень-то милостива к человеку, позволяя ему не столько жить, сколько выживать. В тысячелетних исторических передрягах вепсский народ давно должен был пропасть, раствориться, забыть свою самость. Полтораста лет назад первые исследователи вепсов в один голос утверждали: их народность находится на грани вымирания и через 20-30 лет полностью исчезнет. Но вепсы существуют - тихо, упорно живут, работают, пьют водку, поют песни, время от времени веселятся на праздниках... Вот только в последние годы очень уж активизировались в этом регионе лесопромышленные предприятия. Лес валят всюду - хищнически, без разбора. Понятное дело, иных заработков здесь нет и большинство мужского населения сегодня трудятся на лесоповалах. Получают деньги за уничтожение той природной среды, без которой существование вепсов немыслимо. Впрочем, данная проблема - пиление сука, на котором сам сидишь, - сегодня во многих отношениях становится актуальной для всей России. И в этом малый народ разделяет судьбу большого.

Фотографии Л. Брагиной, С. Шапиро, Я. Шуваловой