Отец Сергей Петровича был богатым купцом - «чайным королем», успешно продолжившим развитие семейной фирмы на основе двух инноваций: чай закупался в Китае без посредников через специально учрежденную в городке Кяхта контору и в обмен на собственный текстиль. Купеческий клан Боткиных играл заметную роль в культурной жизни России того времени. Их московский особняк на Земляном валу посещали писатели Гоголь, Герцен, Тургенев, Толстой, Белинский, актеры Щепкин и Мочалов, историк Грановский. Один из братьев Сергея, Василий Петрович, был известнейшим критиком, другой, Михаил Петрович, - не менее известным живописцем, гравером, коллекционером произведений искусства. В семье Боткиных вырос и сын старшего приказчика их фирмы Петр Лебедев - будущий физик, первооткрыватель феномена давления света. Кстати, судьбу Лебедева, считавшегося в школе бездарным подростком, отчасти повторил и Сережа Боткин. Он родился одиннадцатым ребенком в семье; к девяти годам едва различал буквы, и отец пригрозил отдать «дурачка» в солдаты. Однако вскоре у мальчика проявились математические способности, и угодил он не в солдаты, а в один из лучших пансионов Москвы. Мечтал о математическом факультете Московского университета, но тут вышел указ императора Николая I, разрешавший лицам недворянского сословия поступать только на медицинский факультет. Это и определило судьбу «неблагородного» юноши Боткина... Неудивительно, что любовь к медицине ощутил он далеко не сразу. Сокурсников поражала в нем невероятная способность путем перкуссии (простукивания) и аускультации (выслушивания) ясно различать грозную мелодию болезни: с его диагнозами считались даже профессора.
В 1855 году в связи с Крымской войной университет произвел ускоренный выпуск врачей, в котором оказался и Сергей, аттестованный как «лекарь с отличием». На фронте он несколько месяцев служил в отряде Н. Н. Пирогова. В бою, правда, ни разу не побывал, раненых под пулями не перевязывал, зато отличился на... пищеблоке. По распоряжению Пирогова, лично участвовавшего в «кухонной акции», Боткин сутками дежурил на кухне, принимая по весу мясо и крупы, следя за содержанием котлов, дабы исключить хищения продуктов недобросовестными тыловиками. Проблем стояла настолько остро, что Пирогов вынужден был обратиться по этому поводу лично к Александру II, в 1855 году только что вступившему на престол. «Не может быть!» - в негодовании вскричал император. «Может, государь, я сам видел!» - повысил голос и хирург. «Это ужасно...» - и Александр II заплакал. По мнению ряда историков, описанное событие явилось одним из «нравственных толчков», заставивших «царя-освободителя» приступить к реформам...
Боткин не заставлял плакать монархов, хотя общался с ними гораздо больше, чем Пирогов. В 1872-м его, уже профессора и всемирно известного мастера медицины, назначили лейб-медиком при Александре II. Таковым он остался и при Александре III. В этом же звании при Николае II с 1905 года и до последнего часа своей жизни состоял сын Сергея Петровича Евгений - последний российский лейб-медик...
Итогом близости С. П. Боткина к царской семье стал успех многих его организаторских и реформаторских начинаний в сфере отечественного здравоохранения.
По окончании Крымской войны Боткин четыре года стажировался в Германии, Австрии, Франции у медицинских светил - Бернара, Людвига, Траубе, Бишо и других. Находясь за границей, он встретился и подружился с Иваном Михайловичем Сеченовым.
Уже тогда проявились исключительные нравственные качества Сергея Петровича - пронзительная совестливость и чувство личной ответственности за то, что, казалось бы, от него в данный момент явно не зависит. Например, он мучительно переживал безоружность медицины ХIX века перед лицом большинства болезней («нормальные» люди только разводили руками: мол, что тут сделаешь...).
Существовал даже термин - «клинический скептицизм Боткина». Вот отрывок из его письма: «Тянешь (...) лямку, прописывая массу почти ни к чему не ведущих лекарств. (...) Имея громаднейший материал хроников, я начинаю вырабатывать грустное убеждение о бессилии наших терапевтических средств. Прости меня за хандру, но нынче у меня был домашний прием, и я еще под свежим впечатлением этого бесплодного труда».
Не меньшую озабоченность вызывало у Боткина состояние российского здравоохранения, особенно в части оказания медицинской помощи малоимущим. Однако он никогда не произносил по сему поводу пафосных речей. Были дела - и какие!
Тысячи больных исцелил этот замечательный врач. Десятки профессоров-терапевтов с гордостью называли себя его учениками, в их числе - В. А. Манасевич, М. В. Яновский, Н. Я. Чистович... Как общественного деятеля Боткина высоко ценили Салтыков-Щедрин, Чехов, Некрасов (Сергей Петрович состоял гласным петербургской городской думы, председателем и членом более десяти медицинских комиссий и обществ) - ему была посвящена одна из глав некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо».
В 1861 году 29-летнего Боткина избрали профессором Петербургской терапевтической клиники Медико-хирургической академии, в 1872-м - действительным членом Академии наук.
На протяжении веков считалось: если лекарство кому-то помогло, то при подобных же симптомах оно поможет всякому человеку, безразлично - старику ли, ребенку ли. О различном протекании одной и той же болезни у разных лиц не задумывались. Боткин в числе первых начал отстаивать индивидуальный подход к каждому пациенту. Кроме того, он считал, что врач, стремящийся действовать осмысленно, обязан заниматься не только практикой, но и наукой. Для утверждения «союза медицины и физиологии» Боткин создал при своей клинике первую в России научно-исследовательскую лабораторию. Здесь производились анализы, изучалось действие лекарств, велись наблюдения над животными.
Боткин - опять же одним из первых - догадался, насколько важную роль в патогенезе любого недуга играет центральная нервная система. Отсюда его утверждение: болезнь, поражая конкретный орган, через ЦНС влияет и на весь организм. Еще на заре становления микробиологии он говорил о вирусном происхождении желтухи. Это предвидение оправдалось в ХХ веке, когда был выделен вирус-возбудитель инфекционной желтухи, именуемой теперь болезнью Боткина.
Из прозрений Сергея Петровича для современной медицины, возможно, наибольшее значение имела гипотеза о существовании мозговых сосудодвигательных центров, поражение которых в результате хронического стресса приводит к артериальной гипертонии.
И вновь нам придется отдать обильную дань слову «первый». В 1872 году в Петербурге по инициативе С. П. Боткина были открыты первые женские врачебные курсы. Он много сделал для организации медицинской помощи малоимущим, в частности, основал для них в Петербурге же первую бесплатную амбулаторию (1861). Глубоко озабоченный высокой смертностью в России, среди причин которой тогда «лидировали» инфекционные и воспалительные заболевания, Боткин в 1880-х годах настоял на открытии в столице Александровской барачной больницы - первой отечественной инфекционной лечебницы.
А. П. Чехов уподобил врачебный талант Боткина литературному дару И. С. Тургенева; его гениальную «интуитивную» диагностику современники сравнивали с «общественной диагностикой» М. Е. Салтыкова-Щедрина. Михаил Евграфович, кстати, был многолетним пациентом Боткина. Однажды, вызванный женой заболевшего писателя, Сергей Петрович приехал к Салтыкову-Щедрину на дом и встретил там отца Иоанна Кронштадтского. Находившиеся в комнате смутились, сочтя присутствие священника знаком утраты хозяевами доверия к врачу. Не смутился лишь Боткин, с глубокой убежденностью сказавший отцу Иоанну: «Мы оба врачи - только я врачую тело, а Вы - душу».
В 1880-х годах Петербург облетела весть о чудесном исцелении княгини Юсуповой, умиравшей от сепсиса. Она увидела во сне отца Иоанна Кронштадтского и утром попросила позвать его. Навстречу прибывшему пастырю вышел расстроенный доктор Боткин со словами: «Помогите нам!» Вскоре больная выздоровела - между тем столь тяжелое заражение крови, которое, судя по дошедшим до нас описаниям, было у княгини Юсуповой, с трудом лечится даже современными антибиотиками! Рассказывают, что несколько дней после исцеления Боткин с радостью и душевным волнением повторял, обращаясь скорее к самому себе, чем к окружающим: «Уж не мы, не мы это сделали...»