Библиографические заметки и выписки 

Забытая книга

Речь пойдет о книге "Гоголь" Александра Воронского (1884-1937) - известного советского писателя и критика. В ее судьбе есть нечто поистине гоголевское - роковое и фантастическое. В 1934 году, когда она была уже написана, Воронский с дочерью Галиной проходил мимо памятника Гоголю работы скульптора Н. А. Андреева (стоявшем тогда на своем изначальном месте - на Арбатской площади, где ныне находится памятник, созданный Н. В. Томским) и, глядя на сгорбленную нахохлившуюся фигуру, сказал (об этот поведала нам сама Галина Александровна): "Кажется, мне удалось приоткрыть тайну Гоголя. Но в то же время остается чувство, что он не позволит сделать это".

Недобрые предчувствия автора сбылись. Законченную и отпечатанную на машинке рукопись украли прямо в издательстве. Воронский вышел с кем-то поговорить в коридор, а когда вернулся в редакцию - портфель исчез. Дали объявления в газетах "Известия" и "Вечерняя Москва": "У писателя Воронского пропала рукопись. Вознаграждение нашедшему - пятьсот рублей". Не особенно надеясь на возвращение своего труда, Воронский сел писать книгу сначала, благо оставались черновики. В новом варианте она ему понравилась даже больше прежней, и когда "пропавшая грамота" отыскалась (тоже довольно странно: рукопись, в которой не хватало многих листов, принес директор одного из учреждений, располагавшегося неподалеку от издательства, и наотрез отказался от обещанного вознаграждения), он заменил в ней первую главу на вновь написанную.

На этом мытарства "Гоголя" не кончились. Книга должна была выйти в свет в 1934 году, к 125-летнему гоголевскому юбилею, в недавно возобновленной А. М. Горьким серии "Жизнь замечательных людей" (выпуск ХVII-ХVIII). В ее выходных данных указано: "Сдано в набор 31/VIII-1934 г. Подписано к печати 2/Х-1934 г. Тираж - 50000". По-видимому, пробную часть тиража успели отпечатать: в доме Воронского появился сигнальный экземпляр. Однако книга не дошла до читателей. 1 декабря 1934 года убит С. М. Киров. Воронский под подозрением, у него начинаются неприятности. Набор "Гоголя" рассыпан. 1 февраля 1937 года писателя арестовали; о дальнейшей его судьбе почти ничего не известно. Сомнение вызывала даже дата смерти в энциклопедиях и справочниках - 1943 год. По данным, полученным семьей из Военной коллегии Верховного Суда СССР, Воронского приговорили к расстрелу 13 августа 1937 года. Зная тогдашнюю практику приведения приговоров в исполнение, можно считать, что именно в этот день он и погиб1.

Александра Воронского реабилитировали после ХХ съезда КПСС. "Гоголь" стал возвращаться к читателям по частям только с середины 1960-х годов. Дело в том, что несколько экземпляров книги уцелело. Один из них находится в настоящее время в Российской государственной библиотеке, другой - у автора этого очерка, третий - у Г. А. Воронской, четвертый - у критика и литературоведа А.Дементьева, пятый - у Ю. Власова, в прошлом известного тяжелоатлета, а ныне писателя. Возможно, где-то есть и другие. В 1964 году Ю. Манн опубликовал в журнале "Новый мир" (N 8) сокращенный вариант заключительной главы со своей вступительной заметкой. В дальнейшем отдельные главы из "Гоголя" включались в сборники А. К. Воронского "Избранные статьи о литературе" (М., 1982) и "Искусство видеть мир" (М., 1987). Полностью книга ни разу не переиздавалась.

+   +   +

Александр Константинович Воронский родился в селе Хорошавка на Тамбовщине в семье сельского священника. Фамилия семейства происходила от названия небольшой речки Вороны, протекавшей в тех местах. Когда мальчику было пять лет, умер отец, и они с матерью и сестрой стали жить у деда. Как сын покойного священника Александр имел право на казенное содержание в духовных учебных заведениях и потому поступил в Тамбовское духовное училище, а затем в семинарию. Детство и годы учебы колоритно описаны им в автобиографической повести "Бурса" (1933, 1966), продолжающей традиции писателей-шестидесятников и в первую очередь Н. Г. Помяловского с его известными "Очерками бурсы".

Религиозного духа во время пребывания в училище и семинарии Воронский не стяжал. При переходе в последний, шестой класс его исключили за "буйство, вредное в политическом отношении". В 1904 году, еще будучи семинаристом, Воронский вступил в ряды РСДРП; с переездом в Петербург занялся партийной работой - сотрудничал в большевистской печати, принимал активное участие в первой русской революции, а в годы гражданской войны редактировал в Иваново-Вознесенске газету "Рабочий край". Всесоюзную известность он приобрел в 1920-е годы как редактор первого советского литературно-художественного журнала "Красная новь", созданного при участии Ленина и Горького. Вокруг журнала группировались молодые писатели, главным образом так называемые "попутчики". Воронский активно выступает в литературных дискуссиях, становится одним из ведущих критиков, создает ряд "литературных портретов" советских и зарубежных писателей (всего около тридцати). Одновременно он возглавлял издательство "Круг", организовал писательское содружество "Перевал", являлся членом редколлегии Госиздата.

Литературная позиция Воронского в эти годы определяется защитой классического наследия и продолжающих традиции русской классики "попутчиков" ("во время литературного пожара он выносил мне подобных на своих плечах из огня", - так отзывался о нем М. М. Пришвин в 1926 году)2. Из художественных произведений Воронского пользовалась успехом мемуарно-автобиографическая повесть "За живой и мертвой водой" (1927, 1970). Для серии "ЖЗЛ", помимо "Гоголя", им написана еще одна книга - "Желябов" (1934, вып. 3-4).

+   +   +

Работе над "Гоголем" предшествовало тщательное изучение источников. Первые биографы Гоголя видели свою главную задачу в собирании и систематизации документальных материалов. Таковы наиболее серьезные биографические труды, созданные в ХIХ веке, - П. А. Кулиша ("Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем". Т. 1-2. СПб., 1856) и В. И. Шенрока ("Материалы для биографии Гоголя". Т. 1-4. М., 1892-1898). Особо следует сказать еще об одной работе, на которую Воронский не раз ссылается и из которой много цитирует. Это книга В. В. Вересаева "Гоголь в жизни" - своеобразная летопись, составленная из различных документов и мемуарных свидетельств. Вышедшая в 1933 году в издательстве "Academia", она значительно облегчила труд исследователей, собрав под одной обложкой едва ли не все значительные (и нередко труднодоступные, разбросанные по периодике) источники. Воронский, кстати сказать, близко знал Вересаева, написал о нем статью, и именно по его инициативе тот был приглашен редактором художественного отдела в "Красную новь".

В истолковании художественных произведений Гоголя Воронский опирается в первую очередь на труды двух своих современников - "Творчество Гоголя" В. Ф. Переверзева (4-е изд. Иваново-Вознесенск, 1928) и "Мастерство Гоголя" Андрея Белого (М.-Л., 1934). Указанные книги, не утратившие своего значения и поныне (монографию Переверзева переиздали в 1982 году, к столетию со дня его рождения; исследование А. Белого вышло в 1969 году в Мюнхене на немецком языке, а в 1996 году вторым изданием - у нас), представляли как бы два направления в советском гоголеведении: социологическое и формалистическое. В. Ф. Переверзев одним из первых предпринял попытку ввести марксистские принципы в анализ литературных произведений, и в его книге упрощенный, зачастую вульгаризированный подход (Гоголь объявлялся выразителем настроений мелкопоместного дворянства) сочетался с достаточно тонким разбором художественной манеры писателя. А. Белый, напротив, намеренно игнорировал социальную обусловленность гоголевского творчества и всецело сосредоточился на изучении его писательского "мастерства" (стиля и языка в широком смысле) безотносительно к содержанию, рассматривая свое исследование как "введение к словарю Гоголя, к элементам поэтической грамматики Гоголя". Любопытно, что с книгой Белого Воронский ознакомился до ее опубликования - по всей видимости, в верстке: в выходных данных читаем: "Сдано в набор 29 декабря 1932 г. Подписано к печати 21 декабря 1934 г." Во всяком случае Воронский приводит цитаты из "Мастерства Гоголя" с указанием страниц.

Развивая многие положения Переверзева и Белого, автор "Гоголя" вместе с тем нередко вступает и в полемику с ними. Так, книгу последнего он называет "замечательной, но социологически слабой, во многом спорной и односторонней". Сам Воронский стремится избежать крайностей, пытаясь сочетать эстетический анализ с социологическим. Правда, это ему не всегда удается. Андрей Белый, например, писал, что Чичиков в "Мертвых душах" изображен с помощью введения в повествование фигуры фикции, суть которой в "неопределенном ограничении двух категорий: "все" и "ничто": "не больше единицы, не меньше нуля". Высоко оценивая данное наблюдение и в целом соглашаясь с ним, Воронский пытается объяснить, почему тут понадобилась именно фигура фикции: Чичиков - "продукт мануфактурного века с его бездушной расчетливостью, вульгарным эгоизмом, рыночностью"; соответственно, и пошлость Чичикова связана с "определенным укладом и видом собственности, именно с той, какая производится легкой капиталистической промышленностью". Подобные жесткие социологические определения попадаются в книге весьма часто. Широкое распространение в гоголеведении получила мысль Андрея Белого о том, что каждый последующий помещик, с которым встречается Чичиков, "более мертв, чем предыдущий". По сути, аналогичную идею высказывает и Воронский (ссылаясь, правда, на С. П. Шевырева, заметившего, что расположение персонажей в "Мертвых душах" отнюдь не случайно и не механистично): "Герои все более делаются мертвыми душами, чтобы потом почти совсем окаменеть в Плюшкине".

У Переверзева Воронский, помимо общего социологического подхода, берет поэтическую генеалогию гоголевских типов: "В Манилове узнается Шпонька, Подколесин; в Ноздреве - Чартокуцкий, Кочкарев, Пирогов, Хлестаков; в Собакевиче - Сторченко, Довгочхун, Яичница, городничий". Необходимо, однако, помнить: книги А. Белого и В. Ф. Переверзева являются научными исследованиями, а "Гоголь" Воронского - жизнеописанием, адресованным широкому кругу читателей; заимствуя у своих предшественников отдельные моменты и наблюдения, автор стремится воссоздать живой облик Гоголя как человека и писателя.

В основе концепции Воронского достаточно традиционная схема "двух Гоголей", но развивает он ее вполне оригинально. Еще П. А. Кулиш задавался вопросами о двойственной природе натуры Гоголя - в связи с письмом последнего к матери от 1829 года, в котором есть такие слова: "Часто я думаю о себе, зачем Бог, создав сердце, может, единственное, по крайней мере редкое в мире, чистую, пламенеющую жаркою любовью ко всему высокому и прекрасному душу, зачем Он дал всему этому такую грубую оболочку, зачем Он одел все это в такую страшную смесь противоречий, упрямства, дерзкой самонадеянности и самого униженного смирения". По Воронскому, существовало два Гоголя, "два исконных врага друг другу в одном человеке, даже в подростке, в юноше": один - нежинский обыватель, готовый где нужно поклониться и польстить, другой - вдохновенный художник, творец и гражданин, осознавший ничтожное самодовольство существователей. "И чем низменнее окружающая жизнь существователей и чем выше полеты и запросы духа, тем сильнее раздвоение между Гоголем - миргородским барчуком-крепостником и Гоголем, познавшим цену тогдашней действительности". Следуя этой схеме, Воронский подробно говорит обо всех "неприятных" чертах личности Гоголя и "неприглядных" фактах его биографии. Гоголь-помещик женит слугу Якима на крепостной, чтобы у сестер в Петербурге была горничная (факт, многих приводивший в смущение); Гоголь-историк ищет протекции, получает место окольными путями и т. д. Иногда Александр Константинович "оправдывает" Гоголя, например, тем, что в ту пору кафедры раздавались легко и их занимали далеко не самые достойные, однако в целом ему не хватает, говоря словами П. В. Анненкова, "доверенности к благодатной природе своего героя".

Гоголь у Воронского обладает как бы "двойным зрением", позволявшем ему, с одной стороны, с поразительной остротой видеть "вещественность мира", а с другой, - прозревать духовный рост человека: "По своим природным дарованиям Гоголь должен был оставить произведения, в которых "вещественность" Гомера находила бы вполне органическое и цельное сочетание с высоким и суровым духом Данте". Но с выводом, сделанным Воронским из этого в общем верного наблюдения, трудно согласиться: в Гоголе-де пропал гениальный народный художник - по причине мрачной, отравленной общественной атмосфере, в которой тот жил.

Наличие пропасти между духовным и "вещественным" у Гоголя порождает две противоречащие друг другу стороны его художественного мира - "милую чувственность" полнокровной жизни и "смертное очарование" нежити. И если в "Вечерах на хуторе близ Диканьки" победу одерживает первое, то в "Вие" - второе. Повесть "Вий" Воронский считает автобиографической и переломной в творчестве Гоголя; ее анализ - одно из наиболее удачных мест в книге. В отстаиваемой им теории двойственности можно уловить влияние символистской критики. Так, по Воронскому, у Гоголя "низкая вещественность мира совмещается с горними полетами духа: ведь человек - это чорт и ангел, роза и жаба, колдун и святой". Нельзя не заметить сходство данной сентенции с аналогичными высказываниями Д. С. Мережковского и В. В. Розанова - авторов, с которыми в других случаях Воронский вступает в полемику. Не исключено, что он, прекрасно знавший эмигрантскую литературу (в свое время реферировал ее для Ленина), был знаком и с новейшими русскими зарубежными исследованиями о Гоголе, в частности с книгой К. Мочульского "Духовный путь Гоголя" (Париж, 1934). Во всяком случае переклички с Мочульским достаточно отчетливы: например, оба автора, указывая на загадочность личности Гоголя и крайнюю поляризацию в ней духовного и материального начал, ссылаются при этом на одни и те же высказывания С. Т. Аксакова, видевшего в Гоголе "не человека", "добычу сатанинской гордости" и одновременно "святого".

Принцип двойственности, коренящийся в особенностях натуры Гоголя ("Двуликий Янус русской литературы. Одно лицо у него вполне земное. Другое - аскетическое, "не от мира сего"), распространяется автором книги на весь гоголевский мир, где двойственны пейзаж, сюжет, язык, сама Русь. Особенно значимым представляется суждение о двойной природе персонажей: "Они погрязли в пошлом существовании, в стяжательстве, но в них брезжит нечто обнадеживающее, некий намек на духовное возрождение". Здесь Воронским уловлена крайне важная, типично "гоголевская" мысль о возможности такого возрождения для каждого человека. При этом он, как и К. Мочульский, обращает внимание на исключительно ранний интерес Гоголя к духовным проблемам, подтверждением чему может служить повесть "Портрет", в которой художник оставляет мир и становится монахом. "Портрет" Воронский считает пророческим произведением: "В нем уже приоткрывается трагическая судьба Гоголя, его будущая борьба за "высшее озарение", за аскетизм". (Справедливости ради заметим, что автобиографическое значение повести отмечал еще Н. А. Котляревский. Данное наблюдение можно подкрепить одним эпизодом биографии Гоголя, оставшимся неизвестным исследователям: летом 1845 года он действительно имел намерение оставить литературное поприще и уйти в монастырь3). Однако окончательный вывод достаточно традиционен: Гоголь "убил в себе художника во имя аскета-проповедника".

Касается Воронский и вопроса о влиянии Гоголя на дальнейшее развитие русской литературы: "Переписка с друзьями", дуализм, проповедь нравственного самоусовершенствования во многом определили христианство Достоевского, проповедничество Толстого... От Гоголя идет чувство неблагополучия, катастрофы, страх перед революционным пролетариатом у Розанова, Мережковского, Андрея Белого, Блока, Сологуба".

+   +   +

Созданная в жанре беллетризованной биографии, соединяющая легкость и изящество стиля с глубиной постижения художественного мира Гоголя, книга Воронского, вне всякого сомнения, имела бы успех у читателей. Разумеется, как с фактической, так и с концептуальной стороны она сегодня в некоторых отношениях устарела. За время, прошедшее после ее написания, было открыто немало фактов и материалов, заставляющих по-новому осмыслить многие моменты биографии и творчества Гоголя.

Книга не свободна от недостатков как субъективного характера, так и порожденных эпохой. Иногда автор без должной критической оценки относится к свидетельствам современников Гоголя, например, к воспоминаниям Ф. В. Булгарина о службе писателя в III отделении - "факт", ныне отвергнутый большинством исследователей, но удачно укладывающийся в концепцию "двух Гоголей". Порой Воронскому не хватает подлинного историзма и эстетического чутья в трактовке гоголевских произведений. Мы в частности никак не можем принять его утверждений, что "Тарас Бульба" испорчен юдофобством и православием и что "вторая, более поздняя редакция ухудшила повесть". Не проявляет он и должного такта, касаясь столь непростого и деликатного вопроса, как отношения Гоголя с женщинами, или пытаясь использовать методы психоанализа для объяснения причин его смерти. Не удалось Воронскому избежать и упрощенного, вульгарно-социологического подхода в общей оценке миросозерцания Гоголя. В характеристике писателя как "реакционного утописта" и других подобных формулировках явственно ощущается дух литературоведения 1930-х годов. Поверхностно истолкованы и взаимоотношения Гоголя с людьми из его ближайшего окружения, в частности, с ржевским протоиереем Матфеем Константиновским (к тому же ошибочно именуемым "Константинопольским"). Однако на фоне перечисленных неудач книги, запрограммированных мировоззрением автора и требованиями надзирающих за тогдашним литературным процессом, тем ценнее выглядят несомненные ее достоинства. В любом случае "Гоголь" А. К. Воронского - явление заметное в гоголеведении. Здесь, несмотря ни на какие препятствия, пусть смутно и неполно, все же нашло отражение величие личности и творчества писателя. А великое ничем не может быть умалено.

1. Сведения сообщены Галиной Александровной Воронской и Валентиной Ивановной Исаевой - дочерью и внучкой писателя.
2. Новый мир. 1964. N 10. С. 197.
3. Об этом рассказывает в своих "Записках" дочь веймарского православного священника Марфа Сабинина (Русский архив. 1900. N 4. С. 534-535).