На ниве отечественной культуры 

Москвичи

Художник П. Д. Корин, фотограф Н. И. Свищов-Паола, архитектор Л. И. Антропов, скульптор С. Т. Коненков, искусствовед и поэт В. М. Василенко... Все они - москвичи. Все оставили зримый след в русской культуре. А для меня они еще и старшие товарищи, учителя жизни. Сохранились мои старые записи о встречах и беседах с ними. Думаю, некоторые из этих записей будут интересны читателям "Московского журнала".

4 марта 1963 года

Сегодня у П. Д. Корина - персональная выставка в Академии художеств СССР: 70 лет со дня рождения и 50 лет творческой деятельности.

У портретов А. М. Горького (1932) и М. В. Нестерова (1939) мы с Павлом Дмитриевичем остановились, и он проникновенно помянул своих старших друзей и наставников: "Се бо люди крылаты!" Нестеров первым разглядел в Корине художника, благословил на учебу в Училище живописи, ваяния и зодчества. Двадцать лет спустя Горький, пригласив Корина к себе в Италию, дал ему возможность в течение нескольких месяцев (в 1931 и 1935 годах) работать в музеях и соборах Рима, Флоренции, Венеции, Ассизи, Милана, Сан-Джиминьяно, а позже - в Париже, Шартре, Вене, Лондоне...

Кстати, в Сорренто Павел Корин поселился в тех самых апартаментах, в которых до него жил в гостях у Горького Леонид Леонов. Из окна гостиницы художник любовался панорамой Неаполитанского залива, рисовал, делал записи. "Помни!" - эта заповедь-заклинание то и дело встречается на листах его путевых альбомов.

"Помни! Рибейра. Живая линия тени. Какая густая живопись, какое обогащение!"

"Помни! Могучие силуэты голов и рук. Веласкес. Какая осанка!"

"Помни! "Моисей" Микеланджело... Какая героическая простота!"

Президент Академии художеств В. А. Серов простить не может П. Д. Корину, что тот смиренно подошел под благословение к Патриарху Московскому и всея Руси Алексию, приехавшему на выставку. Такого в Академии художеств еще не было. А что скажут в ЦК? Святейший же пристально вглядывался в лица страстотерпцев-молитвенников "Реквиема" - картины о последней службе в Успенском соборе Московского Кремля перед его закрытием. Осмотрев выставку, он оставил запись в книге отзывов: "Павел Корин - художник милостью Божией".

Павел Дмитриевич рассказывал, как он в простуженной и голодной осажденной Москве писал своего "Александра Невского". Бомбежка. Взрывной волной вышибает окна в мастерской. Он заделывает их фанерой и снова за работу:

- Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет!

К живописи П. Д. Корин относится, как и его предки-иконописцы, по-монашески строго: никакой себе послабки. Надо - и десять раз перепишет, только чтобы "пота" ни в чем не ощущалось, будто ангел рукой художника водил. Так деды-прадеды учили. Павел Дмитриевич отсчитывает свое родословие от палехского изографа Федора Корина - строгановских писем мастера XVI века. Понятно его трепетное отношение к творческому наследию - будь то иконы, лицевое шитье, "чудные вельми" храмы... Когда картинам Дрезденской галереи, спасенным советскими солдатами, потребовалась срочная помощь реставраторов, П. Д. Корин оставил свою "прямую" работу и несколько лет отдал восстановлению шедевров из Дрездена. Его искусными руками возвращены к жизни "Вирсавия" Рубенса и "Динарий кесаря" Тициана...

25 марта 1964 года

Куда бы я ни ехал, со мной всегда старенький ФЭД и безотказный семирублевый широкопленочный "Любитель". В прошлом году мне довелось снимать в Псково-Печерском монастыре. Потом я послал одну из фотографий этой серии на всесоюзный конкурс и получил премию и диплом. С первым успехом меня поздравили тогда мои старшие друзья-наставники, выдающиеся фотохудожники: создатель "Ленинианы" Петр Адольфович Оцуп (1883-1963) и Николай Иванович Свищов-Паола - автор широко известных портретов В. И. Качалова, С. А. Есенина, Н. Е. Жуковского, Н. Д. Зелинского и многих других. Часто бывая в его скромной квартире-ателье на Петровке, я имею возможность видеть, как работает старый мастер. Лицо, руки, костюм, фон - все для него имеет значение.

- Успех портретирования, - говорит Николай Иванович, - начинается с умения принять клиента. Человек должен почувствовал доброжелательность, внимание. Тогда его поза будет естественной, лицо спокойным, сосредоточенным. Раньше это знали. Посмотрите снимки прошлого века: простые люди - горожане, крестьяне, но сколько в них человеческого достоинства, внутренней красоты! А ныне идешь мимо фотоателье - смотреть на витрину невозможно: издерганность, изломанность, нарочитость. Человека совсем не видно...

Далее следует наглядный урок павильонного портретирования. Посадив меня в кресло перед камерой, Николай Иванович сначала тщательно подбирает освещение фона - белой драпировки на дальней стене, затем долго колдует с разными шторками, добиваясь мягкой светотени на лице. Сделав два дубля, устраивает экзамен - все ли я понял?

- В следующий раз, когда негатив будет готов, я вам покажу, как надо печатать. Это дело тоже не без секретов...

И на прощание дарит мне одну из своих работ с автографом, где есть такие слова: "От автора - русского светописца".

24 марта 1966 года

С Леонидом Ивановичем Антроповым мне довелось работать в Научно-методическом совете по охране памятников, а потом мы встречались в клубе "Родина", на собраниях активистов-инициаторов создания Общества охраны памятников.

Москва обязана Антропову спасением многих архитектурных достопримечательностей, среди которых в первую очередь следует назвать церковь Симеона Столпника (1676-1679) на углу Поварской улицы и Нового Арбата. В 1938 году дочь Ф. И. Шаляпина Ирина Федоровна заказала здесь по отцу сорокоуст, после чего церковь закрыли. То, что ныне она украшает Новый Арбат, заслуга вовсе не проектировщиков. Сохранил ее для нас Л. И. Антропов. Когда уже прибыл экскаватор, чтобы развалить древнее строение, Леонид Иванович залез в ковш и не вылезал оттуда до тех пор, пока П. Д. Барановский и Г. В. Алферова не принесли приказ Министерства культуры СССР о постановке памятника на государственную охрану.

Было и другое: за полвека с конца 1930-х годов Антропов собрал уникальную коллекцию - около пятисот кирпичей от разрушенных зданий старой Москвы: занятие, как оказалось, далеко не простое и даже небезопасное. Вот только один случай. Снесли дом, в котором родился А. С. Пушкин. Антропов успел сюда только к вечеру, когда уже стемнело. Спустился в подвал с фонариком, отыскал три маркированных кирпича ХVIІI века и кованую железную скобу, сложил все это в портфель... и на выходе из подвала был арестован. Оказывается, с самого начала за ним следил дворник. Леонида Ивановича доставили в отделение и учинили строгий допрос, обвинив в кладоискательстве. Выпустили Антропова лишь к утру, взяв с него подписку о невыезде...

Народное предание утверждало, что А. С. Пушкин венчался с Натальей Гончаровой в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот. Однако доказать это было не просто, ибо сохранившиеся чертежи на постройку церкви подписаны архитектором А. П. Григорьевым спустя много лет после смерти поэта. Дело в пользу предания разрешил именно Л. И. Антропов. Он расчистил стены от штукатурки на разных уровнях и по клеймам кирпичей установил, что церковь Большого Вознесения возводилась в ХVIІI веке. Центральная часть во время пожара 1812 года обрушилась - ее-то и перестраивал Григорьев, используя кирпичи, изготовленные после 1831 года. Следовательно, Пушкин мог венчаться здесь, только происходить это должно было в небольшом приделе, где не прекращались службы.

Л. И. Антропова как опытного эксперта нередко приглашали для решения подобных споров, и он всегда откликался с неизменной готовностью и доброжелательностью. Его девизом стали слова из духовной грамоты преподобного Иосифа Волоцкого: "Да не будем осуждены за беззаботное и ленивое пребывание в нынешней жизни".

18 октября 1967 года

Сергею Тимофеевичу Коненкову уже девяносто три, но годы его не берут. Прямая спина, красиво посаженная голова, лоб высокий, глаза под мохнатыми бровями чистые, светлые. В разговоре у него то и дело проскальзывают слова смоленско-белорусского звучания, вроде "чаво".

Хозяйка дома Маргарита Ивановна, несмотря на возраст, по-прежнему элегантна. Когда Сергей Тимофеевич излишне волнуется, она всякий раз уводит беседу в сторону, называя мужа "деткой". А этот "детка" похож на древнего кудесника. Перемежая речь задорными частушками и смехом, он рассказывает, что скульптором стал благодаря деревянным "богам", виденным в детстве в часовнях и церквах родного Ельнинского уезда: Спасы, Николы, Параскевы, Никиты-бесогоны... Впоследствии Сергей Тимофеевич создал свою знаменитую сюиту старичков-лесовичков, сказителей, странников, продолжая народную традицию резьбы по дереву.

Я между тем рассматриваю его руки - с очень длинными, сильными, чуткими, как у музыканта, пальцами - и, переведя взгляд на стоящего рядом "Паганини", вижу: у великого скрипача - те же руки...

Коненков очень хорошо, по-детски чисто улыбается, особенно когда говорит о ком-то близком и дорогом. О Есенине он вспоминает с любовью, называет Сережей, по памяти читает его стихи:

Милый, милый, смешной дуралей.
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?

Я даже и представить не мог, сколько он помнит стихотворений, отрывков из русских былин. Читает, читает... Наконец Маргарита Ивановна мягко останавливает его:

- Ну, довольно, довольно, детка...

30 сентября 1972 года

"Почему люди так любят изучать свое прошлое, свою историю? - спрашивал В. О. Ключевский и отвечал: - Вероятно, потому же, почему человек, споткнувшись с разбега, любит, поднявшись, оглянуться на место своего падения".

Увы, немногие из нас сегодня назовут полные имена своих дедов, не говоря уже о более далеких предках. Противоположный пример - автобиография профессора МГУ поэта В. М. Василенко. Виктор Михайлович помнит не только дедов, он знает и гордится далекими пращурами.

"Я родился в 1905 году в военной семье. Оба мои деда - генералы. Мой дед по отцовской линии, Иван Иванович Василенко, известен был как герой Шипки и Плевны. Он первым вошел со своим полком в Плевну и взял в плен Осман-пашу. По материнской линии у нас было предание, что род матери происходит из членов семьи поэта и философа Григория Сковороды".

Жизнь В. М. Василенко сложилась непросто. После войны ему пришлось трудиться "в местах не столь отдаленных" - на уральском Севере, в тундрах Воркуты. Но он не сломился, памятуя слова арестованного по делу петрашевцев Достоевского: "Главное - не уныть, не пасть духом". Доказательством может служить переведенное им в заключении стихотворение Эдгара По "Ворон". Чудом уцелевшую тетрадку из разодранной "для нужд" книги этого поэта на английском языке Василенко подобрал в лагере на Инте. Как она туда попала - Бог весть. Виктор Михайлович сложил "Ворона" вдвое и спрятал под стельку ботинка. Бумаги не было ни клочка - пришлось переводить "в уме":

Как-то полночью глубокой размышлял я одиноко
Над старинным фолиантом - над преданьем давних лет,
И, охваченный дремотой, стук услышал, но отчета
Дать не мог: стучится кто-то, увидав в окошке свет.
"Гость, - промолвил я, - стучится в дверь мою, завидев свет,
Ничего другого нет".

До этого "Ворона" переводили признанные корифеи - Мережковский, Брюсов, Бальмонт... Однако, как считают многие, по настроению, интонации, плавности и гибкости стиха перевод Василенко наиболее близок к оригиналу. Первой это оценила А. А. Ахматова, подарившая автору свою книгу "Подорожник" с дарственной надписью: "Виктору Василенко с верой в его стихи". Известный поэт и переводчик М. С. Петровых утверждала, что подобного посвящения Ахматова за тридцать лет их знакомства не делала никому.

Василенко рассказал Ахматовой о последних днях жизни ее мужа - профессора Николая Николаевича Пунина, умершего в лагере. Сам Виктор Михайлович проходил по одному из дел об антисоветском заговоре и, по тогдашнему выражению, "отволок червонец", так что времени у него было достаточно и на Эдгара По, и на любимых им "парнасцев" - Леконта де Лиля, Теофиля Готье, Хосе Мария Эредиа...