"Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного Великого магистра ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором Великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх".
А. А. Ахматова (Сочинения. Т. 2. М., 1986) в свое время обратила внимание на то, что диплом был разослан не врагам Пушкина и не случайным лицам, а пушкинским "друзьям" (ее определение). Она попробовала объяснить сей факт намерением пасквилянта - по Ахматовой, нидерландского дипломата барона Экерна (Геккерна), побудить этих людей уговорить Пушкина увезти Наталью Николаевну из Петербурга.
Объяснение неубедительно, ибо необходимость в подобных уговорах отсутствовала: Александр Сергеевич в 1836 году и сам мечтал об отъезде с семьей в деревню, но, как писала его сестра Ольга, "мадам (Наталья Николаевна. - В. Т.) и слышать об этом не хочет". Что касается Натали, на нее друзья мужа никакого влияния не имели. Здесь мы можем вспомнить хотя бы увещевания княгини Вяземской, адресованные Н. Н. Пушкиной по поводу флирта с Дантесом, и ответ последней: как было, так и будет дальше. Второй аргумент: среди адресатов - светские люди, которые просто не позволили бы себе столь бесцеремонного вмешательства в чужую личную жизнь. Из близких друзей Пушкина, находившихся в то время в Петербурге, только Жуковский и Плетнев могли допустить с ним такую степень доверительности. Но именно они-то пасквиля и не получили. Кстати, указанным предположением Ахматова с самого начала опровергает себя, поскольку Экерн в ее видении - зловредный сводник, наущавший Дантеса обольстить Натали, а тут вдруг оказывается, что он добивался совершенно противоположного - удаления Натальи Николаевны, то есть полного краха своих своднических усилий!Пушкиноведы после Ахматовой долго бились и до сих пор бьются над разгадкой способа "публикации" диплома его рассылкой по почте - способа, представляющегося бессмысленным, ибо одни получатели подметных писем сразу же передали их поэту, другие вообще уничтожили, решив ничего не говорить даже Пушкину. Неведомый пасквилянт не мог не предвидеть именно такого поведения знакомых Александра Сергеевича, имевших репутацию порядочных людей. В самом деле, никто из них не стал разглашать сплетню. Выходит, "публикация" как бы и не состоялась (то есть в смысле распространения вести о "Пушкине-рогоносце" куда эффективнее было бы адресовать пасквиль врагам поэта).
С. Абрамович (Пушкин в 1836 году. Предыстория последней дуэли. Л., 1989) внесла следующее уточнение: подметные письма якобы получили не столько "друзья поэта", сколько члены "узкого карамзинского кружка". Этим в действия анонима вносилась вполне доступная нашему пониманию логика, все ставившая, казалось бы, на свои места. В самом деле, "членом узкого карамзинского кружка" можно считать и Дантеса. И выходит: кого последний встречал у Карамзиных, где охотно бывали Пушкины, тем и был разослан пасквиль. Сделал это, разумеется, Экерн. Таким образом задачу посчитали благополучно выполненной, все объяснив зланомеренностью дипломата...
В свое время (см. статью "Европейская политика, коррупция, гибель Пушкина..." в N 9 "Московского журнала" за 2004 год) мы подробно показали, что один из крупнейших дипломатов и просвещеннейших людей своего времени барон Якоб вен Экерн (о причинах, по которым мы предпочитаем именно такое написание его имени, сказано там же), при всех своих сомнительных наклонностях и свойствах характера автором пасквиля быть никак не мог: "влюбленный" в Дантеса, он являлся стратегическим союзником Пушкина, так что их следует считать скорее "товарищами по несчастью". Кто-то, интригуя против Пушкина, интриговал и против него, - все это здесь нет возможности повторять. Отсылаем читателя к указанной статье и продолжаем.
Займемся вплотную рассмотрением круга адресатов подметных писем. В настоящее время с той или иной степенью уверенности называются имена шести невольных корреспондентов "пушкинского анонима". Сам Пушкин насчитывал "семь или восемь" - это те, кто сообщил ему о получении пасквиля. Существовали и просто промолчавшие... То есть получателей диплома было с дюжину, если не поболее. Отправитель же явно хотел не того, чтобы дело заглохло, а скандала. Именно скандала, а не светского зубоскальства. Элементарный житейский расчет подсказывал: оскорбленный Пушкин обратится за разъяснениями к жене, и та вынуждена будет рассказать о фактическом нападении на нее Дантеса 2 ноября. Скрывать бессмысленно - слишком многие в курсе (напомню: 2 ноября во время свидания наедине Дантес, держа в руке пистолет и угрожая самоубийством, потребовал от Натальи Николаевны физической близости). Однако Натали могла убедить поэта в своей невиновности, упросить не придавать значения анонимке. Пушкин, кстати, сначала и намеревался прислушаться к голосу благоразумия, но тут принесли еще два подметных письма - от Е. Хитрово и А. Васильчиковой. Пушкин понял, что осуществлена именно "публикация" и - как верно рассчитал пасквилянт - затеял расследование с целью выяснения ее масштабов. Каждое новое письмо умножало его гнев. "Спустить дело на тормозах" было уже невозможно...
События развивались по точно рассчитанному сценарию. Приведем свидетельство графа Владимира Соллогуба:
"Я жил тогда в Большой Морской, у тетки моей Васильчиковой. В первых числах ноября (1836) она велела однажды утром меня позвать к себе и сказала:
- Представь себе, какая странность! Я получила сегодня пакет на мое имя, распечатала и нашла в нем другое запечатанное письмо: Александру Сергеевичу Пушкину. Что мне с этим делать?"
У Соллогуба несколькими месяцами раньше едва не случилась дуэль с Пушкиным, обвинившим графа в непочтительном отзыве о Наталье Николаевне. Приглашенный теткой, он решил оказать услугу поэту, которого настолько уважал, что во время своей дуэльной истории с ним решил умереть, но не стрелять в противника, и вызвался отнести конверт адресату.
"Пушкин сидел в своем кабинете, распечатал конверт и тотчас сказал мне:
- Я уже знаю, что это такое; я такое письмо получил сегодня от Елизаветы Михайловны Хитровой; это мерзость против жены моей. Впрочем, понимаете, что безъименным письмом я обижаться не могу, если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя - ангел, никакое подозрение коснуться ее не может. Послушайте, что я по сему предмету пишу госпоже Хитровой.
Тут он прочитал мне письмо, вполне сообразное с его словами. В сочинении присланного ему всем известного диплома он подозревал одну даму, которую мне и назвал. Тут он говорил спокойно, с большим достоинством, и, казалось, хотел оставить все дело без внимания".
Хотел, но тут явился Соллогуб с очередным посланием. А сколько их еще? И Пушкин, что по-человечески абсолютно понятно, начал расследование. Адресатов и впрямь оказалось немало, среди них Карамзины, Вяземские, К. Россет, граф М. Виельгорский... Сюда же отдельные пушкиноведы относят и В. Соллогуба - как мы видели, вовсе неправомерно: в данном случае уместнее было бы назвать А. Васильчикову. Но называют ее племянника - с целью обосновать версию "узкого карамзинского кружка". Ведь, считая с Соллогубом, из шести адресатов анонима пятеро являлись членами этого (кроме княгини Е. Хитрово). "5 из 6" - такая статистика впечатляет. А вот без Соллогуба расклад становится "4 против 2" - совсем другое дело! Но именно данный расклад представляется наиболее близким к действительности, поскольку Васильчикову и Хитрово никак нельзя назвать членами "узкого карамзинского кружка".
А. И. Васильчикова на первый взгляд и впрямь кажется среди получателей пасквиля человеком сторонним. Однако это не так. Пути Александры Ивановны и Александра Сергеевича довольно часто пересекались. Она была москвичкой, дочерью московского военного генерал-губернатора Архарова. П. В. Анненков, первый биограф Пушкина, пишет, что мать поэта "трепетала перед Архаровой". В скандале, разразившемся после оды "Вольность", близкий родственник Александры Ивановны Илларион Васильчиков, тогда генерал-адъютант Александра I, ходатайствовал за автора наряду с Карамзиным и графом И. Каподистрией, и ходатайствовал, вполне вероятно, под влиянием Васильчиковой. Именно через него государь получил текст пушкинской "Деревни", а поэт - благодарность царя "за выраженные в стихотворении чувства". И многое, многое другое в том же духе. Таким образом, А. И. Васильчикова являлась очень близким Пушкину человеком, и считать ее не адресатом пасквилянта, а только механическим передатчиком послания графу Соллогубу, несправедливо и ненаучно.
Из щепетильности в вопросах приоритета необходимо сказать, что первую несмелую догадку о "кружке Карамзиных" в связи с анонимкой высказал еще до революции тот же Анненков, удивлявшийся, почему один из экземпляров "диплома" получил К. Россет, персонаж совершенно невеликосветский. На мой взгляд, объяснение простое. Клементий Россет был влиятельным членом известной семьи, очень тесно связанной с Пушкиным. Его сестра, фрейлина А. Россет (в замужестве Смирнова), - первая слушательница многих произведений поэта и участница домашних посиделок Пушкиных еще с царскосельского периода. Брат Аркадий - завсегдатай салона Карамзиных, где на него "положила глаз" Александрина Гончарова. Одно время вопрос об их бракосочетании считался практически решенным, так что оба семейства считали друг друга за "своих". И, опять же, многое, многое другое...
Вообще понятие "узкий карамзинский кружок" есть, на мой взгляд, плод досужей фантазии. Живя открытым домом, вдова и дочь Н. М. Карамзина от первого брака устраивали еженедельные приемы, на которые приглашались в основном холостые мужчины и молодые женщины. Некрасивая падчерица Екатерины Андреевны Карамзиной Софья пребывала в неустанном поиске жениха, маскируя это вполне понятное стремление столь же понятными в подобных случаях "широтой взглядов" и иронической интеллектуальностью. Из ее писем мы точно знаем, кто именно регулярно бывал в доме вдовы историка (при этом не надо забывать: одни и те же люди в разные дни регулярно же посещали разные дома, так что выражение "узкий кружок" - "карамзинский", "вяземский", "нессельродевский", "кочубеевский", "строгановский" и так далее - ничего не говорит применительно к условиям "броуновского движения" тогдашней светской жизни). В октябре 1836 года Софья писала брату Андрею: "Мы вернулись к нашему городскому образу жизни, возобновились наши вечера, на которых с первого же дня заняли свои привычные места Натали Пушкина и Дантес, Екатерина Гончарова рядом с Александром (Карамзиным. - В. Т.), Александрина с Аркадием (Россетом. - В. Т.), к полуночи Вяземский (Павел, сын Петра Андреевича; самого П. А. Вяземского Софья, будучи дочерью сводной сестры князя, в письмах называла "дядюшка Вяземский". - В. Т.); и один раз, должно быть, по рассеянности, Виельгорский, и милый Скалон, и бестолковый Соллогуб, и все по-прежнему".
В приведенном списке из получателей пасквиля - только Виельгорский, забредший "один раз", причем "по-рассеянности"; к тому же его, 45-летнего, тем более нельзя включить в "кружок", составленный, как мы видим, из молодежи. Что же остается от "кружковой" версии?
Вернемся к варианту А. Ахматовой, первой определившей сообщество адресатов анонимки как "круг друзей Пушкина". Данный вариант, безусловно, является вполне жизнеспособным, если отделить само ахматовское наблюдение, весьма ценное, от его толкования. Именно последнее привело к подмене: "круг друзей Пушкина" - "узкий карамзинский кружок". И Ахматова, и Абрамович считают автором анонимного послания Экерна. Однако ниточка, протянутая Ахматовой к нему как к "злодею по-преимуществу", творящему зло в силу абсолютной злонамеренности своей природы, слишком ненадежна. В самом деле, если Экерн хотел рассылкой подметных писем ликвидировать предмет конфликта, неужели он не понимал: такой способ тушения пожара равносилен заливанию его керосином? Можно допустить, что барон являлся исчадием ада, но что он был дураком, - это решительно опровергают все известные о нем факты. А вот ниточка, протянутая от "узкого карамзинского кружка" к Экерну через Дантеса представлялась более зримой, прочной и, так сказать, путеводительной, потому данная точка зрения стала преобладать в науке.
Итак, повторяем: Ахматова предполагает, будто Экерн разослал пасквиль "друзьям поэта" с тем, чтобы те убедили Пушкина увезти жену из столицы. Конечный результат известен: никто из получателей "диплома" даже не пытался завести с Александром Сергеевичем такой разговор. Да и кому пришло бы подобное в голову? В салоне Карамзиных сплетничали "за Дантеса", а не "за Пушкина", о чем "пушкинский аноним", конечно, был осведомлен. Не мог он не знать и того, что Вяземские "умыли руки" и старательно избегают вмешиваться в интригу, боясь замараться; что у Е. Хитрово ("Лизы Голенькой") не достаточно авторитета; что А. Васильчикова (вместе со своим племянником) и К. Россет не близкие друзья, а хорошие знакомые Пушкина и не осмелятся вмешиваться в его личную жизнь. Повторим и другое: при всем прочем Экерн был, безусловно, адекватным человеком, Анна же Андреевна, приписывая барону такую манеру действий, "инкриминирует" ему полную неадекватность, что нелепо.
Еще одна существенная поправка. Пасквилянт считал важным, чтобы его послания попали в руки людей, которых Пушкин не заподозрит в провокации, то есть людей, пользующихся его полным доверием. Поэтому письма направлялись тем или иным лицам не столько по признаку их дружбы с поэтом, сколько респектабельности при "хорошознакомости". Круг друзей Пушкина - круг особый. Если брать высший свет, - он уже, чем круг получателей пасквиля, если простое дворянство, - шире. Аноним старался втянуть в дело дружелюбно настроенных к Пушкину аристократов, не удостоив подобной чести друзей поэта, не вхожих в аристократические салоны. Это немало говорит о пасквилянте как о человеке великосветском, причем настолько, что с персонажами типа Плетнева, Даля, Яковлева (друзья) он не знался, а следовательно, не мог представить, как они себя поведут, получив столь взрывоопасную корреспонденцию. Они ее от него и не получили; он использовал только тех, чьи действия мог уверенно предвидеть в силу личного знакомства. По этому-то "показателю" Экерн как раз подошел бы на роль анонима, однако все прочие обстоятельства совершенно исключают подобную возможность. Впрочем, раскрытие имени анонима не является нашей задачей. Мы хотим лишь ответить на вопрос: какую цель преследовал пасквилянт, рассылая подметные письма, как видим, респектабельным людям, хорошо относящимся к Пушкину и пользующимся его доверием? Попробуем порассуждать от обратного. Представим ситуацию: письма направлены врагам поэта, вполне способным тут же разнести сплетню: Уварову, Булгарину, Гречу... Ясно, что они никогда б не решились явиться к Пушкину с "дипломом рогоносца". Даже прими Александр Сергеевич такого гостя (а он мог не пустить на порог и министра Уварова, не говоря о Грече или Булгарине), пасквиль в скомканном виде тут же полетел бы доброхоту в лицо - вместе с вызовом. Нет, враг к оскорбленному супругу пойти не мог. Допустим далее, что по салонам распространилась сплетня о подметных письмах, распущенная врагом Пушкина, получившим анонимку. В таком случае Пушкин, без сомнения, быстро установил бы "откуда ветер дует", и вскоре опять же послал бы вызов. Между тем аноним явно не желал пускать Пушкина по следу своих недоброжелателей типа Булгарина или Греча. Он ставил себе целью направить гнев мужа Натали именно на Дантеса и Экерна - на последнего постольку, поскольку Экерн (в силу известных "амурных" обстоятельств) не бросил бы Дантеса в беде, непременно ввязавшись в конфликт. Значит, пасквилянту следовало как можно теснее "привязать" свою акцию к вышеупомянутой дате - 2 ноября. И еще одно соображение, почему круг доброжелателей, а не врагов: благодаря этому обстоятельству Пушкин быстро, в один день, провел "следствие", уверился в факте "публикации" анонимки и уже вечером того же дня, 4 ноября, отправил вызов Дантесу. Среди врагов столь оперативно провести расследование поэту вряд ли удалось бы.
Вопрос: почему операция с рассылкой писем имела целью "подставить" Якоба и Жоржа Экернов (и почему Экерны не могли быть авторами пасквиля, явившись такими же жертвами изощренной интриги, как и Пушкины), подробно разобран в нашей предыдущей статье, на которую мы уже ссылались. Пасквиль разослал человек, стремившийся в условиях сложившегося на тот момент с участием барона Экерна политико-коррупционного заговора создать вокруг нидерландского дипломата форс-мажорную ситуацию, ибо последний кому-то очень мешал в Петербурге.
Кто мог быть "пушкинским анонимом" - это тема отдельного разговора...