Публикуется впервые 

О покорении русскими большой и малой Чечни

Мы вновь (и наверняка не в последний раз) обращаемся к рукописному наследию князя Михаила Борисовича Лобанова-Ростовского (1819-1858), оставившего после себя интереснейшие воспоминания, а также исследования в области религии, философии, истории, экономики, международной политики, литературы и искусства. Все созданное им в большинстве своем вот уже свыше полутора столетий пребывает в архивных недрах. О самом князе рассказано в предисловии к его работе "О преобразовании университетов" ("Московский журнал", N 3, 2005). В этом номере публикуется записка М. Б. Лобанова-Ростовского "О покорении русскими Большой и Малой Чечни". В ней автор полемизирует с мнением по поводу тогдашнего положения дел в Чечне и Дагестане, высказанным генералом Николаем Николаевичем Муравьевым (1794-1866), в 1854-1856 годах - наместником на Кавказе и главнокомандующим Кавказским корпусом. Не будем излагать суть спора - она вполне явствует из текста, который печатается по автографу (ГАРФ. Ф. 792, оп. 1, ед. хр. 9, л. 1-11). Орфография и пунктуация приведены к современным нормам. А проиллюстрировать материал мы сочли уместным графическими и живописными работами другого "кавказца" - близкого друга автора М. Ю. Лермонтова.

Замечательное письмо [генерала] Муравьева не может оставить равнодушным ни одного старого Кавказца, который прочтет его. Оно резко осуждает все настоящее и ставит себе примером для будущего давно изменившееся прошедшее.

Первые начинания русских войск на Кавказе, их лагерные поселения в стране пустой или неприязненной одни заслуживают одобрения нового Главнокомандующего. Все построенное на этой основе потом и кровью целых поколений русских храбрецов в течение многих лет является его спартанским глазам как нечистый наплыв разврата и роскоши, обессиливающий Войско Кавказское и Россию.

Землянка, в которой жил Ермолов в лагере Войска, которое строило крепость Грозную, вдохновила [генерала] Муравьева к порицанию возникшего в продолжение 40 лет значительного оседлого населения на месте старого бивака. Он негодует, видя дома, торговые площади на том самом поле, где стояли некогда палатки, и с горькою усмешкою упоминает о дворце, на дворе которого стоит землянка. Этот дворец - простой деревянный дом, который был бы обыкновенным во всех русских городах.

Кто из нас не благоговеет перед ботиком Петра Великого, свято сохраняемом в Петропавловской крепости? Но кто же будет порицать могущественные флоты, которые гордятся иметь его своим прадедом; и кто пожелает, чтобы морские силы России вернулись к своему началу?

Землянка Ермолова не покорила Чечни. Из нее не исходило никакой неведомой силы для обуздания диких народов. Уже при Ермолове землянка обратилась в правильную крепость, вооруженную орудиями, с гарнизоном и военным поселением. Однако эта крепость не совершила покорение края, и сам Ермолов делал ежегодные походы за Сунжу. Чеченцы оставались полупокорными, полуврагами до 1838 года, когда всеобщее переселение всех аулов по Сунже и Тереку в непроходимые леса Большой и Малой Чечни и призыв Шамиля положили начало ожесточенной долгой борьбе. Творение ермоловское - крепость Грозная с ее землянкою - не покорило взбунтованную Чечню. Война делалась все труднее и труднее. Весь Дагестан, сосредоточенный в руке Шамиля, становился более и более непроходимым для наших войск. Главная сила лжепрорыва была в Чеченском племени, самом храбром и многочисленном из всех горцев.

+ + +

К[нязь] Воронцов (предшественник Н. Н. Муравьева на посту Кавказского наместника. - С. П.), принявши начальство в самое тяжелое время, заметил вскоре настоящий узел вопроса и приступил к его решению со свойственною ему энергиею. Бесполезные кровавые прогулки в лесах Чечни были отложены. Большие отряды выступали на разные пункты в зимнее время. Когда опадал лист, поселялись в лесах и делали широкие просеки. В то же время шло параллельно заложение крепостей у всех главных исходов с гор на Чеченскую плоскость.

Где русский солдат поселяется, там исчезает лес, и около него делается степь. Не прошло 10 лет, и непроходимых дебрей Большой и Малой Чечни не стало; и от Черных гор до Сунжи, от Качкалыковского хребта до Назрани расстилается теперь чистая и ровная плоскость, усеянная низкими бурьянами. Лишенные убежища в своих густых лесах, чеченцы не имели другого выбора, как укрыться в горы или покориться нам, поселяясь под защитою наших пушек.

Многочисленность народонаселения и теснота жилищ Дагестана не позволили им избрать первое средство; большая часть из них расселась огромными аулами под нашими крепостями и станицами.

Вспомогательная сила, которую давали они Шамилю, пришла к нам; и Чечня сделалась мирным краем, где распространяется земледельческое народонаселение и где рота идет беспечно там, где 10 батальонов не проходили без жестокого боя.

Это великое преобразование, совершенное без большого пролития крови и в короткое время, удостаивается одобрения строгого ценителя. Но как не удивиться, когда читаешь, что оно приписывается Ермолову, совершившему 40 лет после постройки Грозной это покорение Чечни силою таинственной своей землянки? Вся история этого края вычеркнута, как будто она никогда не существовала; и два события отдельные, не имеющие никакой связи с собою, поставлены рядом как следствие и причина.

Во времена Ермолова Чечня не имела той важности, которую она приобрела после. Единовластия в ней не существовало, фанатизма религиозного в ней не было. То и другое было зажжено теснейшим сближением чеченцев с русским местным начальством.

Всем бывшим на Кавказе известны причины всеобщего бунта и призыва Шамиля в 1838 году. Первое начало зла было положено оставлением естественных линий - Терека и Кубани - против горцев и вмешательством местной власти во внутренние дела народов. Эту политику начал Ермолов. Остальное было - неизбежная жатва первого кинутого семени.

(...)Придвинувшись на Сунжу, в сердце тогда обитаемой Чечни, Ермолов обрек на враждебные столкновения, повторяемые ежедневно, военное начальство и чеченцев. Двадцати лет не прошло, как все положенное влияние было разбито и дела в Чечне дошли до самого худшего состояния.

Система, введенная К[нязем] Воронцовым, могла одна задушить это зло, и она действительно достигла этой цели. Ему, а не Ермолову обязано Кавказское войско покорением Чечни, истреблением этого вечного гнезда бесполезного боя.

Мы не входим в рассмотрение вопроса, хорошо ли делали, подвигаясь вперед в леса и горы по всем границам враждебных народов. Не лучше ли было довольствоваться охранением мирного и плодо[но]сного края, имевшего везде свои естественные пределы.

Мы не хотим хвастаться поздним умом и признаем обязательство прошедшего для настоящего и для будущего. К тому же нельзя не признать естественным похвальное влечение всякого войска, охраняющего край отдаленный, водворить в нем спокойствие, покоряя враждебные племена. Коль скоро вследствие этой цели наши войска стали теснить горцев и обуздывать их грабежи для прикрытия мирного края, какое средство могло предстоять иное, как сильное завладение на их границах и даже внутри их землями и плотное поселение военное и оседлое, непроходимое для набегов. Кочевье отдельных отрядов в палатках или землянках бессильно для покорения края неприязненного. К чему же эти громы и молнии против этого мужественного поселения старых женатых воинов, которые стражами стоят на границах России и превращают в плодо[но]сные пашни те самые поля, на которых в молодости проливали свою кровь. Разве это мирное шествие хлебопаш[ц]а с плугом за солдатом со штыком не есть самое верное и самое благое действие народа образованного над народом диким? Это мирное завоевание оканчивает то, что начинает оружие. Оседлая жизнь и высшая образованность проникают [в] дикие народы и превращают их тревожный быт в гражданскую жизнь.

Проезжая через Кавказскую область, [генерал] Муравьев любовался, верно же, богатыми русскими селами, огромными запаханными землями, обхватывающими все более и более бесконечную степь. На этой самой степи 80 лет тому назад Суворов разбивал в ожесточенных битвах бессметные толпы ногайцев, которые теперь безоружны и стеснены в кочевьях, убывающих каждый год распахиванием земель. Род их уничтожается и уступает везде место русскому пахарю.

+ + +

Цель всякой войны есть мир и пользование приобретенным через оружие.

Когда русский народ и его войско предстанут перед лицом истории, их слава будет - превращение пустынь в плодо[но]сные нивы, населенные трудолюбивым народом, и укрощение нравов диких племен, которые теперь уже проникаются всемогущим духом общей образованности.

Истребить все уже созданное - значит, привести войну к тому образу, в котором ведется она между Кавказскими горцами, то есть - неумолкаемые бесполезные битвы, кровопролитие без плода, осуждаемое признанием всеобщей совести.

Нам печально думать, что то, чем гордится и радуется Россия, любуясь на своих сынов, которые в землях негостеприимных распространяют ее народность и умножают ее достояние, что это все служит предметом к обвинительной критике и несправедливой оценке тому, кому поручено благосостояние Кавказской России.

Новый преобразователь справедливо предвидит нарекания всего Кавказского народонаселения. Но мы предвещаем ему подобный глас во всей России и еще сильнейший - в потомстве, если он положит руку на то, что он готовится ниспровергнуть.

Ответа быть не может на обвинения, возносимые на Кавказское войско тем, кому дана честь начальствовать над ним. Оно не нуждается в защите. Каждый из его воинов доказывает на деле, что он умеет жертвовать собою по чувству долга в войне безгласной, где каждый подвиг не разносится по всему свету на крыльях славы. Он готов всегда переносить все лишения и бодро идет по непроходимым путям, часто без пищи, в ненастное время и в длинные часы без отдыха. Кто может позавидовать ему теплую хату и здоровую пищу на несколько коротких месяцев после долгих лишений всякого рода? И этих солдат и офицеров Кавказских обвиняют в лени и усыплении? Если покой, следующий изнурительному упражнению сил, виновен; если отдохновение в скоро преходящее время, где умолкает гул войны, преступно, то обвинитель прав.

Кавказский воин никогда не унывает. Он весел после боя, он шутит в бою. Его трудная жизнь закаляет его душу и возбуждает его мысль. Он приучается судить здраво и сохраняет светлый дух. В нем природные способности развиваются сильнее под чистым воздухом Кавказского неба, чем в спертых и душных городах. Он прямо смотрит (...) на все и на всех. Если что почитается виною, зовется недоброжелательством, ленью и усыплением, то мы сознаемся, что эти пороки существуют, но их вдыхает природа Кавказская, и надо исправить ее, прежде чем преследовать ее создания.

Все эти несправедливые суждения исходят от неверной точки зрения, на которую стал новоприезжий наблюдатель. Пространные области Кавказские кажутся ему общим полем сражения: армия, войско в боевом порядке, в маршах и в лагерной жизни, и вся война - ряд обыкновенных кампаний, где войско должно жить и идти налегке. Оттого ему кажется дико оседлое хлебопашеское население, следующее везде за нашими штыками. Его удивляет постройка домов в укреплениях, постепенно занимаемых нами, вместо палаток и землянок кочующего лагеря. И в хозяйственных учреждениях Кавказских полков он видит беззаконное превращение солдата в тяглового крестьянина, работающего для удовлетворения корысти своих начальников.

Стоит только рассмотреть на карте места расположения штаб-квартир полков, чтобы признать необходимость хозяйственных заведений для них. Все они выдвигаются постоянно на передовые линии лицом к неприятелю на земле враждебной, которая отказывает им во всех средствах жизни и где они должны все создать.

Куринский полк поселен с 1846 года на самом пределе лесистой Чечни, при ущелье, откуда вытекает Аргунь. Мог бы он существовать столь долгое время обыкновенным военным продовольствием, не извлекая средств из самой земли? Не весь полк поглощается хозяйством. Оно лежит на 5-м батальоне, состоящем большею частью из женатых. От них получает солдат овощи огородные, необходимые для поддержания здоровья русского человека, в каком бы крае он ни был поселен. Ими строятся и поддерживаются полковые строения, служащие к общим нуждам. Ими исполняются многоразличные ремесла, которые существуют в каждом русском полку, по необходимости его устройства предоставляющего все его хозяйство полковому командиру.

Есть ли правда в этом обвинении, что солдат обращен в тяглового крестьянина, когда только часть его употребляется на хозяйственные занятия, существующие в другом роде, но в той же мере во всех полках русской армии?

+ + +

Если исполнится то, чем угрожает письмо, России нечего ждать другого, как ослабления ее власти над всеми Кавказскими народами христианскими (...)

С уничтожением оседлого военного населения на границах непокорных, служащего ядром для успокоения края и смягчения нравов диких, рушится самый крепкий оплот для мирных христианских народов, принятых в охранение великодушною Росси[е]ю против их вечных врагов. Война, которая ведет теперь к покорению и просвещению края, потеряет свои благие цели и превратится в бесполезное кровопролитие, осуждаемое совестью человеческою. Сердце воина отвернется от земли неблагодарной, дающей ему одну бесславную смерть, тогда как теперь она становится его второю Родиною.

Мы надеемся, что все эти ужасы не осуществятся, что ближайшее рассмотрение дел убедит строгого, но даровитого судью, что много содержит хорошего и великого то, что оттолкнуло его с первого взгляда. Он помирится с созданием целей военной и административной истории Кавказа, и его светлый ум поведет ее к высшим судьбам, поправляя твердою рукою некоторые частные погрешности, которые присущи всякому созданию человеческому.

Публикация и предисловие С. Е. Павловой